Камилла - Мэдлен Л`Англ

– Я думаю, да, – сказала мама, слегка колеблясь. – Я не знаю… Впрочем, да, хорошо, Фрэнк.

– Большое спасибо, миссис Дикинсон. До свидания. До свидания, Кэм.

И несмотря на слепую ярость, которая бушевала во мне, оттого что я встретила Жака, у меня внутри раздался крик радости: «Я завтра опять увижу Фрэнка!»

Мы пошли с мамой в ее комнату.

– Ты знаешь, что я виделась сегодня с Жаком, – сказала она. Это не был вопрос. Она сказала это утвердительно.

– Да.

– И ты думаешь, это был ужасный поступок с моей стороны?

– Да.

– Дорогая, – сказала она. – О, дорогая моя, я понимаю, что это может выглядеть ужасно, но на самом деле это не так ужасно, как может показаться.

– Почему? – спросила я.

– Потому что я уезжаю, и после того, как я уеду, мы уже больше никогда не увидимся. Я не люблю Жака. Во всяком случае, не так, как люблю Рефферти. И он это знает… Я имею в виду – Рефферти знает.

– Тогда зачем же ты видишься с Жаком?

– Но я не вижусь… Я хочу сказать… О, Камилла ты пугаешь меня, твои зеленые глаза глядят на меня с таким упреком. Я подумала… Мне показалось, я должна с Жаком хотя бы попрощаться… Дорогая, ты слишком молода, чтобы понимать, что такое любовь. Это не такая простая вещь, как ты думаешь.

– Я так не думаю, – возразила я.

– Но ты не знаешь, – сказала мама. – Человек сам должен быть влюблен, прежде чем он все поймет и осознает.

Но я была влюблена. Влюблена во Фрэнка. И тут я стопроцентно осознала, что это именно так. Дэвид все сразу понял. Может быть, любовь с большой буквы и может оказаться не простой вещью, но тот факт, что я влюблена во Фрэнка, показался мне самым простым и самым непреложным фактом на свете.

– Мама, – проговорила я резко, – ты сказала, что уезжаешь. Куда ты едешь?

– О, дорогая, теперь Рефферти на меня страшно рассердится… Но, думаю, я должна сказать тебе, раз уж я начала… Мы едем в Италию.

– Когда?

– На следующей неделе.

– Но я не хочу ехать в Италию! – закричала я.

В этот момент я забыла и про маму, и про папу, и про Жака. В моей голове вертелась только одна мысль – если я поеду в Италию, то не смогу видеться с Фрэнком.

– Но дело обстоит так, – сказала мама. – Мы с Рефферти уезжаем одни.

– О! – произнесла я с облегчением. – Я совсем не против остаться в Нью-Йорке.

– Но, дорогая, ты не остаешься в Нью-Йорке.

– Что ты хочешь сказать?

– Дорогая моя, мы с папой… Я, знаю, частично это моя вина, я не была такой хорошей матерью, как следовало бы… Но ты в последнее время совсем отбилась от рук… Мы решили, что лучшим выходом будет, если ты на остаток года поедешь в пансион.

– Нет! – завопила я и вскочила так резко, что мама, потеряв равновесие, села на ковер у моих ног.

– Дорогая, все уже решено, все устроено, – сказала она тихим голосом.

– А со мной вы не могли посоветоваться? – спросила я сердито. – Я не хочу уезжать из Нью-Йорка, мне нравится моя школа. Найди мне гувернантку или компаньонку и оставь меня здесь, пожалуйста, мама.

Но она сказала:

– Камилла, дитя мое дорогое, я ничего не могу с этим поделать. Я бы хотела все сделать для тебя, все на свете, но Рефферти…

– Ты хочешь сказать, что вы отсылаете меня из-за Фрэнка и Луизы?

– Частично – да. Но и вообще, мы с папой подумали – это то, что тебе сейчас нужно. Мы подумали, тебе понравится в пансионе. Многим девочкам нравится.

Возможно, так и было бы год назад. Или полгода. Но тогда я еще не встретила Фрэнка. Тогда я не знала, что значит полюбить.

– Дорогая, – сказала мама. – Уже страшно поздно. Тебе пора быть в постели давным-давно. Если хочешь, поговори с папой завтра, но от этого все равно ничего не изменится.

Ясно. Ничего не изменится. Они все решили. Мне придется уехать.

– Спокойной ночи, – сказала я и ушла в свою комнату.

Я разделась, легла в постель, но не могла уснуть. Я лежала и думала, хваталась за мысль о Фрэнке, как потерпевший кораблекрушение хватается за дощечку в безбрежном океане. Мысль о нем – это то единственное, что не давало мне опуститься в пучину темных холодных вод. Позади меня не было видно земли, впереди – тоже. И только надежда на то, что завтра я увижу Фрэнка, держала меня на плаву.

10

На следующее утро Луизы не было в школе. Луиза никогда не болеет, и я ужасно о ней тревожилась, когда от меня отступали тревожные мысли о моих собственных проблемах. Как только раздался звонок с последнего урока, я опрометью кинулась в раздевалку. Фрэнк ждал меня снаружи за дверью. Я удивилась, хотя и надеялась, что, может быть, может быть, он окажется там. Но вообще-то я знала, что в его школе уроки кончаются позже.

– Привет, – сказал он.

– Привет. Что случилось с Луизой?

И тут я сразу увидела, что Фрэнк как-то необычно мрачен. Сердце у меня подпрыгнуло, как выпрыгивает рыба из воды.

Фрэнк взял меня за руку, и мы пошли по улице.

– Мона оставила ее сегодня дома, чтобы поговорить с ней. Я не знаю, о чем. У нас дома опять была целая кутерьма вчера вечером. Нас с Луизой это не касалось, но когда Мона и Билл затевают небольшую дискуссию, тогда уже всем соседям не до сна. В общем, я удрал с тригонометрии, чтобы поговорить с тобой. Дело в том, что фирма Билла посылает его в Цинциннати.

– Ой, – произнесла я с испугом.

– Я еще не знаю, поедет он или нет. Это хорошее повышение в заработке, что, конечно, очень бы даже пригодилось. Только тогда Моне пришлось бы бросить работу в журнале, а ей этого совсем не хочется.

Я кивнула. Я знала, что работа для Моны больше, чем работа. Она служит определенным символом.

– Я думаю, Билл должен поехать в Цинциннати, – сказал Фрэнк. – Его работа… он до сих пор зарабатывал так, ерунду. Может, ее хватало только на еду и плату за квартиру. Мона сама платит и за школу, и за нашу одежду. И за свою, конечно. И каждый раз, как она купит ему рубашку, галстук или пижаму, она подчеркивает, что без нее он вообще бы остался голышом. Паршивое положение для мужика, и Мона делает это по-глупому.

Фрэнк говорил спокойным ровным голосом, и я снова почувствовала, что учусь у него говорить о родителях, любя их и понимая. Потому что не возникало сомнений: Фрэнк любил и Мону и Билла.

– Как бы там ни было, думаю, ему стоит переехать в Цинциннати и взять Мону с собой.

– А как же ты и Луиза? – спросила я.

– Нам, наверно, тоже придется ехать. Мне не хочется, но я считаю, мы должны это сделать ради Билла.

– Я тоже уезжаю, – сказала я тихо, уставившись на тротуар. Мне показалось, что все, все кончено и что в той жизни, которая теперь начнется, все, чем я дорожила, приходит к концу.

– Ты? Куда? – поразился Фрэнк. Я не отвела взгляда от тротуара.

– Мама и папа уезжают в Италию до конца зимы. А меня отправляют в какой-то пансион.

– Когда? – спросил Фрэнк.

– Скоро. На той неделе.

Фрэнк произнес то, о чем я и сама подумала:

– Зима только что началась, и вот вдруг она разом кончилась. И теперь должна начаться где-то в другом месте. А мне так нравилось, как она начиналась здесь, и очень бы не хотелось что-нибудь менять.

– И мне тоже, – прошептала я, готовая вот-вот расплакаться.

Фрэнк распрямил плечи и показался выше ростом.

– Ладно, – сказал он. – Раз ты уезжаешь на следующей неделе, то эта неделя наша. Пусть это будет замечательная неделя, Кэм. Хорошо? Мы сделаем ее неделей Камиллы и Фрэнка.

– Да, – сказала я, внезапно вновь почувствовав себя счастливой. Особенно потому, что провести всю неделю вместе предложил Фрэнк.

– Что будем делать, Кэм? У меня на что-нибудь сверхъестественное не хватит денег. А давай прокатимся на пароме?

– Давай, – согласилась я.

– Просто съездим на острова и обратно. Знаешь стишок Эдны Милли? «Мы молоды были, как это приятно, мы плыли паромом туда и обратно». Мне бы хотелось прокатить тебя в коляске на лошадях по Центральному парку, но мне это не осилить.

– Я предпочитаю паром, – сказала я, хотя мне бы очень хотелось прокатиться в коляске рядом с Фрэнком.

Когда мы вернулись с парома, то просто пошли бродить по улицам города. Улицы быстро наполнялись людьми, возвращавшимися с работы. Дул холодный ветер, и у меня мерзла голова, потому что на пароме с меня сдуло мой красный берет в воду. Фрэнк взял меня под руку, и мы шли в толпе, пока толпа не начала редеть. Мы оказались на спокойной улочке, где были всего один-два прохожих, которые шли быстрыми шагами, наклоняя головы от встречного ветра. Мое хорошее настроение стало понемногу улетучиваться. Я шла рядом с Фрэнком, и мне хотелось крикнуть ему: «Скажи что-нибудь утешительное!» – хотя я и сама не знала, что хотела услышать. Фрэнк и Луиза уедут в Цинциннати, а я поеду в пансион, и все будет кончено, кончено. И это из-за Жака! В своей печали я забывала, что Жак уж точно никакого отношения не имеет к Цинциннати. Все из-за папы, который не так… а что не так, я и сама не знала хорошенько. Но я знала, ведь из-за чего-то мама плакала и страдала и однажды так глупо пыталась порезать себе вены. Я знала точно, что маме вовсе не хотелось умирать.